В начало

Поэзия

Сказки

Мысли

Открытки

Flash

Книги

Мир Романтики

Гостевая
книга


Разное

Ссылки

Контакты


Рэй Брэдбери.

Улыбка.

 

На главной площади очередь установилась еще в пять часов, когда за выбеленными инеем полями пели далекие петухи и нигде не было огней. Тогда вокруг, среди разбитых зданий, клочьями висел туман, но теперь, в семь утра, рассвело, и он начал таять. Вдоль дороги по двое, по трое подстраивались к очереди еще люди, которых приманил в город праздник и базарный день.

Мальчишка стоял сразу за двумя мужчинами, которые громко разговаривали между собой, и в чистом холодном воздухе звук голосов казался вдвое громче. Мальчишка притоптывал на месте и дул на свои красные, в цыпках руки, поглядывая то на грязную, из грубой мешковины, одежду соседей, то на длинный ряд мужчин и женщин впереди.

- Слышь, парень, ты-то что здесь делаешь в такую рань? – сказал человек за его спиной.

- Это мое место, я тут очередь занял, - ответил мальчик.

- Бежал бы ты, мальчик, отсюда, уступил бы свое место тому, кто знает в этом толк!

- Оставь в покое парня, - вмешался, резко обернувшись, один из мужчин, стоящих впереди.

- Я же пошутил. – Задний положил руку на голову мальчишки. (Мальчик угрюмо стряхнул ее.) – Просто подумал, чудно это: ребенок, такая рань, а он не спит.

- Этот парень знает толк в искусстве, ясно? – сказал заступник, его фамилия была Григсби. – Тебя как звать-то, малец?

- Том.

- Наш Том, уж он плюнет что надо, в самую точку – верно, Том?

- Точно!

Смех покатился по шеренге людей.

Впереди кто-то продавал горячий кофе в треснувших чашках. Поглядев туда, Том увидел маленький жаркий костер и бурлящее варево в ржавой кастрюле. Это был не настоящий кофе. Его заварили из каких-то ягод, собранных на лугах за городом, и продавали по пенни чашка, согреть желудок, но мало кто покупал, мало кому это было по карману.

Том устремил взгляд туда, где очередь пропадала за разваленной взрывом каменной стеной.

- Говорят, она улыбается, - сказал мальчик.

- Ага, улыбается, - ответил Григсби.

- Говорят, она сделана из краски и холста.

- Точно. Потому-то и сдается мне, что она не подлинная. Та, настоящая, - я слышал – была на доске нарисована; в незапамятные времена.

- Говорят, ей четыреста лет.

- Если не больше. Коли уж на то пошло, никому не известно, какой сейчас год.

- Две тысячи шестьдесят первый!

- Верно, так говорят, парень, говорят. Брешут. А может, трехтысячный! Или пятитысячный! Почем мы можем знать? Сколько времени одна сплошная катавасия была… И достались нам только рожки да ножки.

Они шаркали ногами, медленно продвигаясь вперед по холодным камням мостовой.

- Скоро мы ее увидим? – уныло протянул Том.

- Еще несколько минут, не больше. Они огородили ее, повесили на четыре латунных столбика бархатную веревку, все честь по чести, чтобы люди не подходили слишком близко. И учти, Том, никаких камней, они запретили бросать в нее камни.

- Ладно, сэр.

Солнце поднималось все выше по небосводу, неся тепло, и мужчины сбросили с себя измазанные дерюги и грязные шляпы.

- А зачем мы все тут собрались? – спросил, подумав, Том. – Почему мы должны плевать?

Григсби и не взглянул на него, он смотрел на солнце, соображая, который час.

- Э, Том, причин уйма. – Он рассеянно протянул руку к карману, которого уже давно не было, за несуществующей сигаретой. Том видел это движение миллион раз. – Тут дело в ненависти. Ненависти ко всему, что связано с Прошлым. Ответь-ка ты мне: как мы дошли до такого состояния? Города – груды развалин; дороги от бомбежек – словно пила: вверх-вниз; поля по ночам светятся, радиоактивные… Вот и скажи, Том, что это, если не последняя подлость?

- Да, сэр, конечно.

- То-то и оно… Человек ненавидит то, что его сгубило, что ему жизнь поломало. Так уж он устроен. Неразумно, может быть, но такова человеческая природа.

- А есть хоть кто-нибудь или что-нибудь, чего бы мы не ненавидели? – сказал Том.

- Во-во! А все эта орава идиотов, которая заправляла миром в прошлом!.. Вот и стоим здесь с самого утра, кишки подвело, стучим от холода зубами – новые троглодиты: ни покурить, ни выпить, никакой тебе утехи, кроме этих наших праздников, Том. Наших праздников…

Том мысленно перебрал праздники, в которых участвовал за последние годы. Вспомнил, как рвали и жгли книги на площади, и все смеялись, точно пьяные. А праздник науки месяц тому назад, когда притащили в город последний автомобиль, потом бросили жребий и счастливчики могли по одному разу долбануть машину кувалдой!..

- Помню ли я, Том? Помню ли? Да ведь я разбил переднее стекло. Стекло, помнишь? Господи, звук-то какой был, прелесть! Тррахх!

Том и впрямь словно услышал, как стекло рассыпается сверкающими осколками.

- А Биллу Гендерсону досталось мотор раздолбать. Эх, и лихо же он это сработал, прямо мастерски! Бамм! Но лучше всего, - продолжал вспоминать Григсби, - было в тот раз, когда громили завод, который еще пытался выпускать самолеты. И отвели же мы душеньку! А потом нашли типографию и склад боеприпасов – и взорвали их вместе! Представляешь себе, Том!

Том подумал.

- Ага.

Полдень. Запахи разрушенного города отравляли жаркий воздух, что-то копошилось среди обломков зданий.

- Сэр, это больше никогда не вернется?

- Что – цивилизация? А кому она нужна? Во всяком случае, не мне!

- А я так готов ее терпеть, - сказал один из очереди. – Не все, конечно, но были и в ней свои хорошие стороны…

- Чего зря болтать-то! – крикнул Григсби. – Все равно впустую.

- Э-э, - упорствовал один из очереди, - не торопитесь. Вот увидите: еще появится башковитый человек, который ее подлатает. Попомните мои слова. Человек с душой.

- Не будет этого, - сказал Григсби.

- А я говорю, появится. Человек, у которого душа лежит к красивому. Он вернет нам – нет, не старую, а, так сказать, ограниченную цивилизацию, такую, чтобы мы могли жить мирно.

- Не успеешь и глазом моргнуть, как опять война!

- Почему же? Может, на этот раз все будет иначе.

Наконец и они вступили на главную площадь. Одновременно в город въехал верховой, держа в руке листок бумаги. Том, Григсби и все остальные, копя слюну, подвигались вперед – шли, изготовившись, предвкушая, с расширившимися зрачками. Сердце Тома билось часто-часто, и земля жгла его босые пятки.

- Ну, Том, сейчас наша очередь, не зевай!

По углам огороженной площадки стояли четверо полицейских – четверо мужчин с желтым шнурком на запястьях, знаком их власти над остальными. Они должны были следить за тем, чтобы не бросали камней.

- Это для того, - уже напоследок объяснил Григсби, - чтобы каждому досталось плюнуть по разку, понял, Том? Ну, давай!

Том замер перед картиной, глядя на нее.

- Ну плюй же!

У мальчишки пересохло во рту.

- Том, давай! Живее!

- Но, - медленно произнес Том, - она же красивая!

- Ладно, я плюну за тебя!

Плевок Григсби блеснул в лучах солнца. Женщина на картине улыбалась таинственно-печально, и Том, отвечая на ее взгляд, чувствовал, как колотится его сердце, а в ушах будто звучала музыка.

- Она красивая, - повторил он.

- Иди уж, пока полиция…

- Внимание!

Очередь притихла. Только что они бранили Тома – стал, как пень! – а теперь все повернулись к верховому.

- Как ее звать, сэр? – тихо спросил Том.

- Картину-то? Кажется, «Мона Лиза»… Точно: «Мона Лиза».

- Слушайте объявление, - сказал верховой. – Власти постановили, что сегодня в полдень портрет на площади будет передан в руки здешних жителей, дабы они могли принять активное участие в уничтожении…

Том и ахнуть не успел, как толпа, крича, толкаясь, мечась, понесла его к картине. Резкий звук рвущегося холста… Полицейские бросились наутек. Толпа выла, и руки клевали портрет, словно голодные птицы. Том почувствовал, как его буквально швырнули сквозь разбитую раму. Слепо подражая остальным, он вытянул руку, схватил клочок лоснящегося холста, дернул и упал, а толчки и пинки вышибли его из толпы на волю. Весь в ссадинах, одежда разорвана, он смотрел, как старухи жевали куски холста, как мужчины разламывали раму, поддавали ногой жесткие лоскуты, рвали их в мелкие-мелкие клочья.

Один Том стоял притихший в стороне от этой свистопляски. Он глянул на свою руку. Она судорожно притиснула к груди кусок холста, пряча его.

- Эй, Том, ты что же! – крикнул Григсби.

Не говоря ни слова, всхлипывая, Том побежал прочь. За город, на испещренную воронками дорогу, через поле, через мелкую речушку. Он бежал и бежал не оглядываясь, и сжатая в кулак рука была спрятана под куртку.

На закате он достиг маленькой деревушки и пробежал через нее. В девять часов он был у разбитого здания фермы. За ней, в том, что осталось от силосной башки, под навесом, его встретили звуки, которые сказали ему, что семья спит. Спит мать, отец, брат. Тихонько, молча он скользнул в узкую дверь и лег, часто дыша.

- Том? – раздался во мраке голос матери.

- Да.

- Где ты болтался? – рявкнул отец. – Погоди, вот я тебе утром всыплю…

Кто-то пнул его ногой. Его собственный брат, которому пришлось сегодня в одиночку трудиться на их огороде.

- Ложись! – негромко прикрикнула на него мать.

Еще пинок.

Том дышал уже ровнее. Кругом царила тишина. Рука его была плотно-плотно прижата к груди. Полчаса лежал он так, зажмурив глаза.

Потом ощутил что-то: холодный белый свет. Высоко в небе плыла луна, и маленький квадратик света полз по телу Тома. Только теперь его рука ослабила хватку. Тихо, осторожно, прислушиваясь к движениям спящих, Том поднял ее. Он помедлил, глубоко-глубоко вздохнул, потом, весь ожидание, разжал пальцы и разгладил клочок закрашенного холста.

Мир спал, освещенный луной.

А на его ладони лежала Улыбка.

Он смотрел на нее в белом свете, который падал с полуночного неба. И тихо повторял про себя, снова и снова:

«Улыбка, чудесная улыбка…»

Час спустя он все еще видел ее, даже после того, как осторожно сложил и спрятал. Он закрыл глаза, и снова во мраке перед ним – Улыбка. Ласковая, добрая, она была там и тогда, когда он уснул, а мир был объят безмолвием, и луна плыла в холодном небе сперва вверх, потом вниз, навстречу утру.




Hosted by uCoz